Поэтесса Дарья Верясова: «Нам загораться и сгорать, чтоб не кукожиться от страха…» ( Из списка лучших современных стихотворцев России )

Дарья Верясова родилась в Норильске. Окончила Литературный Институт имени А.М. Горького (семинар Олеси Николаевой).

Стихи публиковались в журналах: «Октябрь», «Волга», «Радуга», «День и Ночь», в альманахах «Пятью пять», «Илья», выставлены на ресурсах Интернета.

Автор стихотворных сборников: «Гипогликемия», «Крапива», «Дом-музей». Автор нескольких пьес и книг прозы.

Творчество отмечено премиями: «Пушкин в Британии», «Новый звук», «Евразия», «Литературной премией фонда В. П. Астафьева, «Илья-премией», «Международной литературной премией имени Иннокентия Анненского», стипендиат «Премии имени Николая Рубцова».

Живет в Абакане и в Москве.

Вручение Премии Н.С. Гумилева, обычно проводится в начале лета в Санкт-Петербурге, на этот раз отложено — из-за известных ограничений — на неопределенное время.

Природа поэтического творчества Дарьи Верясовой основана на совершенном, и в то же время предельно современном русском языке, а главное — на цельности собственной натуры и личности. Просодии Дарьи Верясовой свойственна глагольная модальность — «должна, можно, надо, хочу» — вот частые словоупотребления, и чрезвычайно редки: «вряд ли, авось, едва-едва». Все, чего хочет женщина, особенно поэтесса, того хочет и Бог, точнее, в данном прекрасном случае — Муза.

И даже если не хочется вспоминать — женское желание, как и нежелание поднимается выше облаков — и в душе, и в строфах — а весь ночной весенний пейзаж только способствует впечатлению:

Чтоб я не вспоминала о тебе,

скользит река в прохладе и тепле,

возносятся грачи над колокольней.

В глуши весна приходит не теперь,

не напрямки, а позже и окольней…

…Она возьмёт своё от сонных тел,

пока над куполами в темноте

ползёт луна нештопанной прорехой,

и навсегда благословенны те,

кто нас забыл, кто мимо нас проехал…

Благодарение за саму мимолетность…

Вот Дарья Верясова читает стихи в Музее «Серебряного века» на ежегодном Фестивале нашего автора Даны Курской — «MyFesT» — https://youtu.be/R5aOm6cHOfQ

Когда прошедшие, быстролетящие годы мало чем отличались друг от друга, Дарья Верясова противопоставляла этой хронике безвременья свое творчество, пытаясь стихами определить истинное будущее.

Дарья Верясова создала и стала вести замечательный и очень насыщенный сайта по истории обороны Москвы, посвящённого подвигам девушек героев Великой Отечественной войны —Зои Космодемьянской, Веры Волошиной, Лейли Азолиной и других — https://1941-1942.ru

Периоды различаются по скорости течения времени исключительно благодаря особенностям восприятия и ассоциативного мышления поэта. В этом и исток, и сама возможность лирического синтеза. И при всей сложности перцепции — стиху Верясовой свойственна необыкновенная легкость — в которой трудность по-пушкински преодолена, а главное не осталось следов работы над стихом — работы, вполне может быть, многолетней:

Седой бедой от неба до Саян

Мне голос твой из тишины сиял.

Такая затевалась заваруха,

Где жил потомок снега и славян

На древней смеси зрения и слуха.

Глотали рёбра пение стрелы,

Но шли в атаку русские тылы –

Всегда в песке и серые от глины.

И спали – от Таймыра до Тывы –

Ничейные, но братские могилы.

Поэзии Дарьи Верясовой посвящены статьи, рецензии и даже сочинения старшеклассников.

Поэт Сергей Бирюков, наш автор, основатель и президент «Международной Академии Зауми», профессор русской литературы в Галле-Виттенбергском университете Мартина Лютера замечает: «Крапива, полынь, смородина, малина… Пройти сквозь крапиву и полынь к смородине и малине. В общем сквозь тернии, как всегда. Как пройти, да не обжечься, не уколоться?.. Или, напротив, именно обжечься и уколоться, тогда и будет явлено нечто подлинное. Путь начат с приятия этой максимы».

Дарья Коробова, ученица 10 класса средней Общеобразовательной школы поселка Аскиз Республики Хакасии, посвятила творчеству поэта многостраничное сочинение: «…лирика Дарьи Верясовой философская, любовная, пейзажная, городская и гражданская… стихи погружают читателя в среду молодых людей, пытающихся осмыслить мир.

Через все творчество Дарьи Верясовой красной нитью проходит образ дома. Это и есть образ-символ. Образ дома в русской литературе вообще один из сильных, привлекающих внимание и заставляющий равняться на него. Это связано с тем, что понятие «дом» неразделимо с понятием «родина». И через поколения: дом — символ души».

На это замечательное сочинение ученицы, посвященное творчеству Дарьи Верясовой, я обратил внимание потому, что в 1983 году я был в этом поселке Аскиз вместе со. своим соавтором, композитором Александром Шемряковым. И тогдашний председатель Аскизского совхоза попросил нас в припеве гимна, посвященного совхозу, обязательно отметить, что все солдаты, отслужив в Советской армии, возвращаются в родной совхоз — что и вошло в Гимн:

«Из Армии порою путь неблизкий,

Мелькают перелески, города,

Но после службы в наш Совхоз «Аскизский»

Солдаты возвращаются всегда …».

Поэт и культуролог Давид Паташинский, написал:

«О хорошем поэте писать сложно, о хорошем и близком тебе – сложно вдвойне. Дарья Верясова – поэт в высшей степени лексический… О Дарье пространно не скажешь, и строчек у нее выдергивать не надо.

Вот так и с собранными в горсти жгучими травами Дарьи. Вот расставила она свои крапивные букеты, а мне среди них надо было пройти и обжечься…».

Пора и нашим читателям обжечься душой о стихи:

* * *

Ах, какая осень к нам брела с востока,

Выгибая травы, навевая сон.

По ночам гудели трубы водостока,

И на тротуарах оседала соль.

Тряс плечами город — голый и упругий,

Словно только-только вылез из реки.

И шептали листья, и просились в руки,

В утренние мысли, в линию строки.

И сентябрь, до крови руки изувечив,

В рыжие одежды сопки нарядил.

Мне казалось, будет осень бесконечной,

Мне казалось, будет что-то впереди.

* * *

…Не оставляй — не надо! — на потом,

Поговори со мной, мне очень нужно!

Как безнадёжно опостылел дом,

За стенами Гоморра и Содом,

Переметнулось солнце за кордон,

И с каждым утром комната всё уже.

…Поговори об этом и о том —

О ерунде и о еде на ужин.

Торчу на мелководье, как атолл

(Что означает: просто села в лужу).

Включи будильник, заведи мотор!

Мне надо эту тишину нарушить!

Но я молчу, и ты — с закрытым ртом.

Бросаю хлеб, и воробьи гуртом,

Летят к окну, толкаясь неуклюже.

И в октябре мне дышится с трудом —

Я не живу, я покрываюсь льдом.

И невозможно выбраться наружу.

* * *

Весна сквозь улицы продета,

Сугробы истекают ржавью.

И раскрасневшиеся дети

Целуются за гаражами.

И небо, жёлтое к востоку,

По-стариковски морщит кожу.

Ползут наружу из-за стёкол

Цветы, затворники и кошки.

И ровно в полночь бьются с треском

Горшки, сердца, надежды, трубы.

Как близок май! Упруго, веско

Весна вздымает занавеску

И рвётся в губы.

Апрель

Денису Шагиняну

1.

Ты — оттепель. Ты сходишь, не спросив,

На волосы, на сгорбленные спины,

На тишину, на клёны и осины.

И потому-то светел и красив.

И монолит сугробов поборов,

Ты прорастаешь — яростный и грешный —

Крапивным жаром, запахом черешни,

Бессмертием мальчишеских дворов.

И катится вода, хрусталь, алмаз,

И солнце широко и полногрудо.

Душа моя, не жди беды, покуда

Апрель зеленоглаз!

2.

С ума сойти, но не понять,

Зачем, Апрель, ты на меня

Такой похожий?

Зачем так залихватски зол,

Зачем ты пахнешь бирюзой

И нервной дрожью?

Рассвет на всех углах трубит,

Как истины твои грубы

И непреложны.

Мне дышится едва ль на треть,

Мне снова не с кем умереть

В один и тот же…

3.

Я тебя жду, как большого добра,

Жду, как прерванная игра

Ждёт во дворе детей,

Жду, как пустая перчатка — руки,

Как артритные старики —

«Чтоб, наконец, теплей».

Так безотчётно расплаты ждут:

Бедный — денег, богач — нужду,

Шабаша — тишина.

Время колечками вверх, как дым.

Ждёт холодной воды кадык,

И забулдыгу — жена.

Как безмятежности до утра,

Как известий с рукой у рта,

Чтоб отвести беду.

Солнца мясистого, как хурма…

Чёртов апрель, не своди с ума!

Я и сама сойду.

* * *

Мокнет декабрь под нелепым дождём. И лучше

Не признаваться, какая тоска. До кучи

Он просыпается ночью: тяжёл, всклокочен…

Видишь, отец, твоя непутёвая дочка

Шмыгает носом и скоро дойдёт до ручки.

Как далеко Москва — на другой планете!

Видишь, отец, ей бы замуж, а после — дети,

Слышишь, встаёт среди ночи запить икоту.

Ты ей пошлёшь рейтузы к новому году,

Строго накажешь, чтоб не ходила раздетой —

Хоть не мороз, а, того и гляди, продует.

Чтоб обязательно летом приехала в гости —

Малость отъесться, а то ведь кожа да кости.

Чтоб наконец перестала маяться дурью!

Она говорит: будут деньги, тогда и можно,

И прекрати талдычить одно и то же.

Вовсе не кожа да кости, а буквы да строчки!

Видишь, отец, ты когда-то придумал дочку.

Я на неё с каждым годом всё меньше похожа.

* * *

Дороги пахнут. Горячей резиной пахнут,

Ветром сквозь окна, чьим-то немытым пахом,

Хлором, «Диором», фильтрами сигарет.

И по бокам разваленной снежной папахой,

Которая старше меня на тысячу лет.

Поезд несётся, бодро вращает осью,

Мимо деревьев, вставших несметным войском,

Мимо людей в бессмысленных городах.

И лампа в стекле качается, как авоська

У расхрапевшейся женоподобной в ногах.

А за стеной соседи галдят по-птичьи,

Мокро целуют, сжигают мосты и спички.

— Можно? — Садитесь. — А кто это? — Дед Пихто!

Если не думать, жизнь — это дело привычки,

Если забыть про запах — самое то.

Бездомовник

Бездомовником брожу по земле.

На сугробах ворожу по зиме,

Ухмыляется зимовьий оскал.

Разлетайся, разлетайся, тоска!

Знамы были и костры и кресты.

Были люди, как собаки, просты:

Нам бы, нищим, хоть кусочек любви —

Вот и радость. Что ж не ловишь? Лови!

Разлетайся, разлетайся, тоска!

Кто нас по миру, убогих, таскал?

Что от дома? Только память в золе…

Бездомовником брожу по земле

Гагарин

маме

Мне снится предельно ясно,

я будто всю жизнь в угаре:

над миром летит Гагарин,

распластанный, будто ястреб,

теряя болты и гайки,

дымный чертя след.

А мама зовётся Галкой,

ей одиннадцать лет.

Серым туманом испачканы

апрельские небеса.

У мамы тонкие пальчики

и чёлочка на глаза.

Мама растит косы

и сочинения пишет,

а мир, по-детски притихший,

уставился в чёрный космос.

И маме под утро снится,

что воздух пропитан гарью,

а в небе летит Гагарин,

как перелётная птица.

Родина

1.

…И мать моя, хабалка, бабий шик,

Погрязла в телесах своих больших.

Теперь воруй, разменивай, круши!

Я здесь стою, а больше – ни души.

…И мать моя: мелисса и полынь,

Зелёный клоп, щелястые полы,

Калеки-куклы, вой собак по ним,

И вермишель с блинами на помин.

…И мать моя, глядящая с крыльца

Таким лицом, как будто нет лица.

2.

Мы кутерьму с кутьёй перемешали,

Мы скопом угодили в переплёт.

Вот правда наша – гнусная, большая:

Страна нам – горб, страна – беззубый рот.

Куда бежать, в какие царства деться,

Когда сама – и дармоед, и плут…

Моей страны обманутое детство

Когда-нибудь эпохой назовут.

Крапива

1.

Родители выпили пиво,

Тягучие песни допели.

Наш двор зарастал крапивой,

Был цепок и густ репейник.

За гаражом горелым

Мы, затаясь, неловко

Пробовали сигареты,

Кукол зажав под локти.

А на пустырь за рынком

Доволочили еле

И с почестями зарыли

Сбитого спаниеля.

Был долгий наш путь разоткан

Стеклом, бетоном и сталью.

Сестра вырастала красоткой,

Я – дурочкой вырастала.

Да было ли, было ли это:

Что посланный вверх с размаха

Волан прицепился к ветке

И обернулся птахой?

Как жирно пахнет сметаной

Сожжённая в полдень кожа,

И шмель над травами тянет:

«Я тоже живу, я тоже…».

2.

По-английски пред самоваром…

А.С. Пушкин

По-английски пред самоваром

Посуды фарфоровый ряд.

Колышутся осы по парам

И банки с вареньем стоят.

Скрипит деревянное тело

Веранды, шаманят кусты.

Мне скучно, мне осточертело

Пить чай и беседы вести.

Последние проблески лета

Затем горячее и злей,

Что сливы – зелёного цвета

И что виноград не дозрел.

Я вижу предельно, с изнанки

И дом, и веранду, и сад.

Гудит погребённая в банке

С вишнёвым вареньем оса.

Собака сдирает ошейник,

И цепь волочится за ней,

И нет ничего совершенней

Бессмысленной жизни моей.

3.

В лесу крапива хороводила,

Мне ноги обожгла.

Я путь держала за смородиной,

Я за малиной шла.

Ах, ягод красные и синие

Разводы возле рта!

Я видела гнездо осиное

И мёртвого крота.

В овраге жар парил над сыростью.

И кто б сказал теперь,

Когда трава успела вырасти,

Когда зацвёл репей,

Какую землю я наследую

И до какой поры

Шагает рядышком бессмертие,

Качается полынь.

* * *

Седой бедой от неба до Саян

Мне голос твой из тишины сиял.

Такая затевалась заваруха,

Где жил потомок снега и славян

На древней смеси зрения и слуха.

Глотали рёбра пение стрелы,

Но шли в атаку русские тылы –

Всегда в песке и серые от глины.

И спали – от Таймыра до Тывы –

Ничейные, но братские могилы.

Я буду жить, пока не отзвенел

Мне голос разнотравья и зверей:

Так жизнь свою об землю истрепали,

Кто с молоком монгольских матерей

Всосали дым над дикими степями.

* * *

Чтоб я не вспоминала о тебе,

скользит река в прохладе и тепле,

возносятся грачи над колокольней.

В глуши весна приходит не теперь,

не напрямки, а позже и окольней.

Узревшие добро в её красе:

как воздух сер, как в поле снег просел, –

живут насквозь, не засекая вёсен.

Чтоб о тебе не вспоминать совсем,

я ничего не вспоминаю вовсе.

Но верю в дом, растущий на золе,

и в хлеб, который заключён в зерне,

и в рыбу, прорывающую сети –

как всякий умиравший на земле,

что до конца не замечает смерти.

Она возьмёт своё от сонных тел,

пока над куполами в темноте

ползёт луна нештопанной прорехой,

и навсегда благословенны те,

кто нас забыл, кто мимо нас проехал.

* * *

С октябрём снегопады совпали,

Отзвенело закат комарьё.

Спи, моя земляничная память,

Оборотное зелье моё.

Тонут яблоки в старой корзине,

Вовсе выйдут на Покрова.

День сверкнул хрусталём стрекозиным,

Подогнула колени трава.

И ребёнок, бегущий за ветром,

Колотя деревянный настил,

Однокрылую птицу заметил

И на волю её отпустил.

* * *

Мне каждый день даётся тем трудней,

Что в жизни — от макушки до корней —

Я проросла бессмысленно и криво.

Но видит бог: не злы мои дела,

Что там, внутри, где музыка плыла,

Всё тишина — как плесенью — покрыла.

И оттого ли, что она — во мне,

Я знаю: мне придётся онеметь,

Когда себя, как книгу, пролистаю,

Но всякой рыбе Бог раскроет рот,

Но над землёю музыка взойдёт —

Серебряная, жгучая, простая!

* * *

Сквозь года, сквозь эпохи я чую вину.

Я прошу, отпустите меня на войну!

В этот дым, в этот грохот, в разливы огня,

В раскалённые дни отпустите меня.

Где кулак, точно губы молчащие, сжат.

Где крестами совсем молодые лежат,

И от крови трава — будто ржавая медь.

Дайте мне за кого-то из них умереть.

Небо давит на плечи, и страшен зенит.

Вверх рвануться и телом своим заслонить

Всех погибших в бою, всех умерших в плену…

Я прошу, отпустите меня на войну!

Май горячим рассветом стоит впереди.

Дайте выдохнуть! Вырвать тоску из груди!

Как безоблачно небо, как книги немы…

Я прошу, отпустите меня из войны.

***

В тот год, когда Елена умерла,

Когда из рук моих исчезла сила,

Мария пела и вино пила,

А я прощенья у неё просила.

Я злой была, я горечью была,

Была словами самыми простыми.

В тот год, когда Елена умерла,

Мария отвернулась от пустыни.

Кимвал звучал, тоской звенела медь,

И всякой твари делалось обидно.

Поскольку очевидна стала смерть,

Любовь наоборот – неочевидна.

Меня поила болью из горла

Рука, которой доверяла слепо.

В тот год, когда Елена умерла,

И я за нею потянулась следом.

Она вверху, как облако, плыла.

Вокруг меня песком лежало тело.

Мария пела и вино пила.

Пила вино и пела.

***

Бессмысленно и незаслуженно,

Но хорошо

Всё то, что на земле разбуженной

Произошло.

Рябит вода в осоке утренней.

Где дно темней,

Там рыба бьется перламутрово

Среди камней.

Поют и лают твари парные.

С ягнёнком – лев.

Нет у земли могильной памяти,

Но зреет хлеб.

А яблоко, гнилое, позднее,

Пускает сок.

И больше ничего не создано,

И вышел срок.

***

Людским многоголосьем

Облеплены пруды,

Над городом вознёсся

Великолепный дым.

Лесным горящим богом

Наш город осаждён.

А тучи ходят боком

И маются дождём.

День ото дня всё суше:

Уже немудрено

Погибнуть от удушья,

Едва раскрыв окно.

А мы почти не дышим

И живы мы едва.

Жарой сверкают крыши

И выцвела трава.

Но тучи ходят краем.

Мне кажется, вот-вот:

Мы все поумираем,

А после – дождь пойдёт.

***

Просыпается город заиндевевший

И я, не последний в нём человек,

Собираю в рюкзак какие-то вещи –

Впрочем, может, они пригодятся в дальнейшем, —

А над городом снег, снег, снег…

Через полчаса отходит последний скорый

В тёплую южную сторону Абакана.

Этот город подарил мне столько любви и скорби,

Жажды столько же, сколько опустошённых гранёных стаканов.

А за окном поплывут такие чужие пейзажи,

Что мне до рези в пальцах захочется остановить поезд.

Только на этой железной дороге до сих пор не выдумали стоп-кранов и даже

Пить и буянить – без пользы…

И кто-то много позже поймёт с непреодолимой чёткостью,

Что догнать меня уже не представляется возможным.

Как жаль, что через полчаса мой плацкарт не уйдёт порожним,

Соседей жаль, проводников, ну и ещё чо-то там.

А поезд почти равнодушно протарахтит по рельсам,

Потом достигнет дальнего перевала…

И через пару минут кто-то перестанет даже надеяться,

На то, что я когда-то реально существовала.

***

М.

Погляди повнимательней,

Зверь человечий:

Это горе не вечно,

Как город не вечен.

Всё, что в небо росло,

Голосило и пело —

Старых зданий на слом

Обречённое тело.

Эта мука осенняя

Длится и длится,

И желтеют, как листья

Оконные лица.

Окна знают, по ком

Загораются свечи

На земле упокоенной,

Зверь человечий!

***

На Патриарших снег поёт

И опускается на плечи

Мой друг, сокровище моё,

Мне от тебя живётся легче.

Пусть не умею рассказать,

Додумать не умею даже.

Но то, что после, то, что за —

Такая ли большая важность?

Куда бы ни было пора,

Какой бы мир ни вышел прахом,

Нам загораться и сгорать,

Чтоб не кукожиться от страха.

Деревья шеи заголят,

И ветер снегом ошарашит.

А мы горим друг друга для,

Как фонари на Патриарших.

Дача в Переделкино

1.

Где расслышишь: вдали электричка поёт,

Пассажиров, уставших качает —

Жили мы и неделю, и месяц, и год

На вине, сигаретах и чае.

А снаружи шарахался запертый день,

А по снегу картавила поступь.

Доживали на хлебе и на воде

И неделю, и месяц, и после.

Хлеб черствел на столе, высыхала вода,

Между снами неслась и снегами

Электричка куда-то, куда-то, куда

И по ней кочевали цыгане.

2.

В окна сквозило, качались шторы.

Время шло к четырём.

Газ зажигали, согреться чтобы

Синим его огнём.

И в полудрёме не замечали,

Как подбиралось пять,

Как, задевая друг друга плечами,

Мы отправлялись спать.

И в тишине трещали обои,

Ветер в щели гудел.

И понемногу для нас обоих

Не начинался день.

3.

Обжитых и пустых

Домов ряды и вот

Там, где ж/д пути, —

Налево поворот.

Проволочил состав

Плацкартные огни

И встали у моста

Часовня и родник.

Откос береговой,

Деревья на краю.

И утки с головой

Ныряют в полынью.

А снег хранит следы,

И долго ветру петь,

Когда из нас один

Уходит по тропе.

И люлькой золотой

Качается звезда,

Ведущая домой

Электропоезда.

* * *

Поющий на веселом языке!

Ты спишь с моей щекою на руке

И видишь стаю лестничных пролетов,

И Петербург, и старенький лакей

Подсаживает в тарантас кого-то.

А дом плывет – воздушен и крылат,

Перебирая пятнами заплат.

И в тот момент, как утро опалило,

Мне снилось, что я ела виноград,

А после – что меня зовут Полина.

***

Вот не станет тебе меня,

Переулочная семья,

И Москва моя золотая

Живо дырочку залатает.

Приголубит других за то что

Прорастут, приберут, затопчут

Север западный, юг восточный.

Ни заплаты по мне, ни штопки

Просто так позабыли чтобы.

***

Кате Чудненко

Вот и дом у моря нарисован,

Вот тебе и жизнь – не обессудь.

Но звенит, подрагивает слово,

Но влечёт тебя куда-нибудь.

Где высотки кружатся над сушей,

Злое солнце встало на ребро,

В потайных карманах слов насущных,

Золото мычит и серебро.

Где до основания разрушат,

Встретят у крыльца и сунут меч.

Девушка, диковинка, дурнушка –

Васильковая навеки речь!

Где не отцветут аплодисменты,

Помнит финн, цитирует якут.

Станешь пароходом после смерти,

Улицы тобою нарекут.

Глянь-ка…

Ю.О.

Глянь-ка, вон там, на седьмом, если снизу,

Девочка грустно сидит на карнизе.

Выше земли, выше гор, выше леса.

Может быть, девочка эта – принцесса?

Может, как в замке она томится

Без шоколадки и даже без принца?

В небо глядит бесприютно, незряче…

Дождик пошел или девочка плачет?

Вот еще двое уселись рядом –

Там, на девятом или десятом…

И в тишине – ты ведь слышишь, слышишь? –

Топает кот босиком по крыше.

По подоконникам ветер шарит…

Кот улетает воздушным шаром

В тучи, натертые мелкой теркой –

Смех, да и только!

Девочка в небо уткнулась носом.

Листья поспели…

Наверное, осень…

Про кота

От обиды дрожит небосвод,

Вот чуть-чуть, и грянет слеза!

Это вечером рыжий кот,

Как сметану, луну слизал.

Нам уже никогда, никогда

Не увидеть луну здесь.

Не печалься, погладь кота –

Он ничейный и хочет есть…

* * *

Когда-нибудь, неповторимый мой,

Потянет в землю, повлечёт домой

Громоздким телом, смутными стихами.

Но прежде, чем проститься на века,

Целую голос твой издалека,

Беспечные слова твои вдыхаю.

Я рассказать хочу тебе о том,

Как дерево за утренним окном

Качалось, вздрагивало, свиристело.

Когда-нибудь – запомни, запиши! –

Освободишься от моей души,

С душою вместе выскочив из тела.

Когда-нибудь останемся вдвоём,

Где тёплый дом, где сад и водоём,

Где ткут, пекут и горбятся над плугом,

Где виноград хранит дверной проём.

И смерть умрём, и жизнь переживём,

И даже не посмотрим друг на друга.

Когда-нибудь откроется и нам:

Все рыбы ускользнули в океан,

Все самолёты улетели в небо,

А мы живём – рассудку вопреки,

В загаженный поток Москва-реки

Бессмысленно закидывая невод.